МУСЛИХИДДИН СААДИ

(1203 - 1292)













СААДИ МУCЛИХИДДИН – персидский поэт и писатель. Всю свою жизнь он странствовал, был в плену у франков и возвратился к себе на родину в Шираз уже пожилым человеком. В 1257 он опубликовал сборник стихов “Бустан” (“Место сладких запахов”), а в 1258 написал произведение “Гулистан” (“Розовый сад”), где проза перемежается с поэзией. Его стихи полны доброты, юмора и скрытого символизма, часто в них он зашифровывал описание тех состояний, которые испытывает мистик на своем пути.





СОДЕРЖАНИЕ

ИЗ "БУСТАНА"



ПРИЧИНА НАПИСАНИЯ КНИГИ

Глава первая.

О СПРАВЕДЛИВОСТИ, МУДРОСТИ И РААСУДИТЕЛЬНОСТИ

Глава вторая.

О БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ

Глава третья.

О ЛЮБВИ, ЛЮБОВНОМ ОПЬЯНЕНИИ И БЕЗУМСТВЕ

Глава четвертая.

О СКРОМНОСТИ

Глава пятая.

О ДОВОЛЬСТВЕ ЮДОЛЬЮ

Глава шестая.

О ДОВОЛЬСТВЕ МАЛЫМ

Глава седьмая.

О ВОСПИТАНИИ

Глава восьмая.

О БЛАГОДАРНОСТИ ЗА БЛАГОПОЛУЧИЕ

Глава девятая.

О ПОКАЯНИИ И ПРАВОМ ПУТИ

Глава десятая.

ТАЙНАЯ МОЛИТВА И ОКОНЧАНИЕ КНИГИ

КАСЫДЫ

КЫТ'А

ГАЗЕЛИ

(перевод В. Державина)

ИЗ "БУСТАНА"

ПРИЧИНА НАПИСАНИЯ КНИГИ
По дальним странам мира я скитался,
Со многими людьми я повстречался,
И знанье отовсюду извлекал,
Колосья с каждой жатвы собирал.
Но не встречал нигде мужей, подобных
Ширазцам, – благородных и беззлобных.
Стремясь к ним сердцем, полон чистых дум,
И Шам* покинул я, и пышный Рум.
Но не жалел, прощаясь с их садами,
Что я с пустыми ухожу руками.
Дарить друзей велит обычай нам,
Из Мисра* сахар в дар везут друзьям.
Ну что ж, хоть сахару я не имею,
Я даром слаще сахара владею,
Тот сахар в пищу людям не идет,
Тот сахар в книгах мудрости растет.
Когда я приступил к постройке зданья,
Воздвиг я десять башен воспитанья.
Одна – о справедливости глава,
Где стражи праха божьего – слова,
Благотворительность – глава вторая,
Велит добро творить, не уставая.
О розах – третья, об огне в крови,
О сладостном безумии любви.
В четвертой, в пятой – мудрость возглашаю,
В шестой – довольство малым прославляю,
В седьмой – о воспитанье говорю,
В восьмой – за все судьбу благодарю.
В девятой – покаянье, примиренье,
В главе десятой – книги заключенье.
В день царственный, в счастливый этот год –
На пятьдесят пять свыше шестисот.








В день, озаренный праздника лучами,
Наполнился ларец мой жемчугами,
Я кончил труд, хоть у меня была
В запасе перлов полная пола.
Душа еще даров своих стыдится,
Ведь с перлами и перламутр родится.
Средь пальм непревзойденной высоты
В саду растут и травы и кусты.
И к недостаткам моего творенья,
Надеюсь, мудрый явит снисхожденье.
Плащу, что из парчи бесценной шьют,
Кайму из грубой бязи придают.
Нет в этой книге пестроты сугубой,
Ты примирись с ее каймою грубой.
Я золотом хвастливо не блещу,
Сам, как дервиш*, я милости ищу.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Слыхал я: в день надежды и смятенья
Аллах дурным за добрых даст прощенье.
Дурное услыхав в моих словах,
Ты поступай, как повелел аллах.
Коль будет бейт* один тебе по нраву,
Прочти всю книгу, истине во славу.
Мои стихи, ты знаешь, в Фарсистане,
Увы, – дешевле мускуса в Хотане.
Свои грехи я на чужбине скрыл
И в этот гулкий барабан забил.
И, шутки ради, розу гулистану
Я приношу, а перец – Индостану*.
Так – финик: мякоть у него сладка,
Да косточка внутри ее крепка...


* - Шам - Сирия
* - Миср - Египет
* - Дервиш - странствующий монах-аскет; позднее - бродяга-бедняк
* - Бейт - двустишие
* - Гулистан - цветник, розовый сад. Здесь Саади под гулистаном имеет в виду Шираз
* - Индостан - Индия


Глава первая.
О СПРАВЕДЛИВОСТИ, МУДРОСТИ И РААСУДИТЕЛЬНОСТИ
Ануширван*, когда он умирал,
Призвал Хормуза и ему сказал:
“Покинь чертоги мира и покоя,
Взгляни, мой сын, на бедствие людское!
Как можешь ты довольным быть судьбой,
Несчастных сонмы видя пред собой?
Мобеды оправданья не отыщут,
Что спит пастух, а волки в стаде рыщут.
Иди пекись о нищих, бедняках,
Заботься о народе, мудрый шах!
Царь – дерево, а подданные – корни.
Чем крепче корни, тем ветвям просторней.
Не утесняй ни в чем народ простой.
Народ обидев, вырвешь корень свой.
Путем добра и правды, в божьем страхе
Иди всегда, дабы не пасть во прахе.
Любовь к добру и страх пред миром зла
С рождения природа нам дала.
Когда сияньем правды царь украшен,
То подданным и Ахриман не страшен.
Кто бедствующих милостью дарит,
Тот волю милосердного творит.
Царя, что людям зла не причиняет,
Творец земли и неба охраняет.
Но там, где нрав царя добра лишен,
Народ в ярме, немотствует закон.
Не медли там, иди своей дорогой,
О праведник, покорный воле бога!
Ты, верный, не ищи добра в стране,
Где люди заживо горят в огне.
Беги надменных и себялюбивых, –
Забывших Судию, – владык спесивых.







В ад, а не в рай пойдет правитель тот,
Что подданных терзает и гнетет.
Позор, крушенье мира и оплота –
Последствия насилия и гнета.
Ты, шах, людей безвинно не казни!
Опора царства твоего они.
О батраках заботься, о крестьянах!
Как жить им в скорби, нищете и ранах?
Позор, коль ты обиду причинил
Тому, кто целый век тебя кормил”.
И Шируйэ сказал Хосров*, прощаясь,
Навек душой от мира отрекаясь:
“Пусть мысль великая в твой дух войдет:
Смотри и слушай, как живет народ.
Пусть в государство правда воцарится,
Иль от тебя народ твой отвратится.
Прочь от тирана люди побегут,
Дурную славу всюду разнесут.
Жестокий властелин, что жизни губит,
Неотвратимо корень свой подрубит.
Ушедшего от тысячи смертей
Настигнут слезы женщин и детей.
В ночи, в слезах, свечу зажжет вдовица –
И запылает славная столица.
Да, только тот, который справедлив,
Лишь тот владыка истинно счастлив.
И весь народ его благословляет,
Когда он в славе путь свой завершает”.
И добрые и злые – все умрут,
Так лучше пусть добром нас помянут.


* - Ануширван - шах из династии Сасанидов - Хосров I Ануширван, при котором государство достигло наивысшего расцвета
* - Хормуз - шах Ормузд IV - сын Ануширвана
* - Хосров - сасанидский шах Хосров II Парвиз
* - Шируйэ - сасанидский шах Кавад III Шируйэ - сын Хосрова II, который свергнул с престола своего отца








РАССКАЗ
Такой в Дамаске голод наступил,
Как будто бог о людях позабыл.
В тот год ни капли ни упало с неба,
Сгорело все: сады, посевы хлеба.
Иссякли реки животворных вод,
Осталась влага лишь в глазах сирот.
Не дым, а вздохи горя исходили
Из дымоходов. Пищи не варили.
Деревья обезлиствели в садах,
Царило бедствие во всех домах.
Вот саранчи громады налетели...
И саранчу голодных толпы съели.
И друга я в ту пору повстречал, –
Он, как недужный, страшно исхудал,
Хоть он богатствами владел недавно,
Хоть был из знатных муж тот достославный.
Его спросил я: “Благородный друг,
Как бедствие тебя постигло вдруг?”
А он в ответ: “С ума сошел ты, что ли?
Расспрашивать об этом не грешно ли!
Не видишь разве, что народ в беде,
Что людям нет спасения нигде,
Что не осталось ни воды, ни хлеба,
Что стоны гибнущих не слышит небо?”
А я ему: “Но, друг, ведь ты богат!
С противоядием не страшен яд.
Другие гибнут, а тебе ль страшиться?
Ведь утка наводненья не боится”.
И на меня, прищурившись слегка,
Взглянул он, как мудрец на дурака:
“Да – я в ладье! Меня разлив не тронет!
Но как мне жить, когда народ мой тонет?
Да, я сражен не горем, не нуждой –
Сражен я этой общею бедой!
При виде мук людских я истомился,
О пище позабыл и сна лишился.
Я голодом и жаждой не убит,
Но плоть мою от ран чужих знобит!







Покой души утратит и здоровый,
Внимая стонам горестным больного.
Ведь ничего здесь люди не едят!..
И пища стала горькой мне, как яд”.
Муж честный не смыкает сном зеницы
В то время, как друзья его в темнице
Слыхал ли ты преданий древних слово
О злых владыках времени былого?
В забвенье рухнул их величья свод,
Распались их насилие и гнет!
Что ж он – насильник – в мире добивался?
Бесследно он исчез – а мир остался.
Обиженный, в день Страшного суда,
Под сень Йездана станет навсегда.
И небом тот храним народ счастливый,
Где царствует владыка справедливый.
Но разоренье и погибель ждет
Страну, где в лапы власть тиран берет.
Служить тирану муж не станет честный.
Тиран на троне – это гнев небесный.
Султан, твое величье создал бог, –
Но знай: он щедр, но и в расплате – строг.
Ты горше нищих будешь там унижен,
Коль будет слабый здесь тобой обижен!
Позор царю, коль он беспечно спит,
Когда в стране насилие царит.
Во всех заботах бедняков участвуй,
Будь с ними, как пастух заботлив с паствой.
А если в царстве правды глас умолк,
То шах для стада не пастух, а волк.
Когда от сердца он добро отринет,
Он мир с недобрым будущим покинет.
Воспрянут люди. Бедствия пройдут,
А извергов потомки проклянут.
Будь справедливым, чтоб не проклинали!
Чтоб век твой добрым словом поминали!


Глава вторая.
О БЛАГОТВОРИТЕЛЬНОСТИ
Суть обрети в сей жизни быстротечной:
Покров истлеет, суть пребудет вечно.
Кто высшим знанием не овладел,
Тот в оболочке сути не имел.
Когда добро и мир несем мы людям,
То и в земле спокойно спать мы будем.
Ты здесь о жизни будущей своей
Заботься, не надейся на друзей.
Дабы не испытать страданий многих,
Не забывай о страждущих, убогих.
Сокровища сегодня раздавай,
Назавтра все, смотри, не потеряй!..
Возьми в далекий путь запас дорожный,
Знай – состраданье близких ненадежно.
Кто долю здесь для будущего взял,
Тот счастья мяч перед собой погнал.







Ничья молитва душу не утешит,
И всяк своей рукою спину чешет.
Все, что имеешь, – миру открывай,
И в землю, словно клад, не зарывай.
Блажен, кто в стужу бедняка укроет,
Грехи того творца рука прикроет.
От двери прочь скитальца не гони,
Чтоб не скитаться в будущие дни.
Мудрец, благодеяний грех чуждаться!
Твори добро, чтоб после не нуждаться.
Иди давай бальзам больным сердцам,
Кто знает – вдруг больным ты будешь сам.
Иди врачуй горенье ран душевных,
Не забывай о днях своих плачевных.
Давай просящим у твоих дверей,
Ведь ты не нищий у чужих дверей.




РАССКАЗ
В пустыне странник увидал усталый
Собаку, что от жажды издыхала.
Он в колпаке своем воды принес,
Но даже встать не мог несчастный пес.
И он простер собаке длань служенья,
Приподнял, напоил, принес спасенье.
Избранник видел все, что делал он,
И был тот муж во всех грехах прощен.
Ты, злой тиран, возмездья опасайся!
Стань щедрым, искупить свой грех старайся!
Собаку спасший был прощен. Итак,
Благотвори! Ведь выше пса – бедняк.
Будь щедрым, милосердным, сколько можешь.
Тем выше ты, чем больше щедрость множишь.
Пусть богачи кинтарами дарят,
Ты беден, но дороже твой кират*.
Судья предвечный лишнего не спросит,
Пусть каждый в меру сил своих приносит.
Слона степной кузнечик тяжелей,
Коль им придавлен жалкий муравей.







Будь к людям мягок, мудрый муж, всегда,
Дабы найти защиту в день Суда.
Тот, кто от века стал щитом несчастных.
Тебя не бросит на путях, опасных.
Не обижай и жалкого раба,
Вдруг сделает царем его судьба.
Униженных и слабых не гони ты,
Подай им помощь, не лишай защиты.
Круговращенья лет изменчив круг,
Не ждешь – и ферзем пешка станет вдруг.
И тот, кто судьбы взглядом презирает,
В сердца посева злобы не бросает.
Чтоб сохранить свой щедрый урожай,
Идущих вслед жнецам не обижай.
Не бойся к бедным щедрым быть, как море,
Чтоб самого себя не ввергнуть в горе.
Смотри: вчерашний царь в беде, а там –
Владыкою вчерашний стал гулам*.
Не причиняй обид сердцам подвластным,
Страшись, чтобы не стал ты сам подвластным.


* - Кинтар и кират - меры веса. Смысл бейта в том, что ценно то, что дается от души, а не то, что больше по величине
* - Гулам - раб или воин-наемник






РАССКАЗ
Дервиш, придя в суфийскую обитель*,
Поведал: “Жил в Йемене повелитель.
Он счастья мяч перед собою гнал,
Он равных в щедрости себе не знал.
Весенней тучей над землей вставал он,
На бедных дождь дирхемов изливал он.
Но он к Хатаму неприязнен был,
С насмешкой о Хатаме говорил:
“Кто он такой? Мне он докучней тени!..
Нет у него ни царства, ни владений!”
Вот царь Йемена небывалый пир, –
Как говорят, – на весь устроил мир.
Вдруг раздалось Хатаму славословье,
Все гости стали пить его здоровье.
И зависть омрачила дух царя,
Раба он кликнул, злобою горя:
“Иди найди и обезглавь Хатама!
Со мною в славе спорит он упрямо”.
В степь, где Хатам в ту пору кочевал,
Подосланный убийца поскакал.
И некий муж, как бы посланник бога,
Раба-посланца повстречал дорогой.
Сладкоречив тот муж, приветлив был,
Гонца к себе в шатер он пригласил.
Его в степи безлюдной обласкал он,
Вниманием его очаровал он.
А утром молвил: “Добрый гость, прости,
Но все ж у нас останься, погости!”
А тот в ответ: “Промедлить ни мгновенья
Нельзя!.. Дано мне шахом порученье!”
Сказал хозяин: “Тайну мне открой,
Я помогу тебе, пойду с тобой!”
“О благородный муж! – гонец ответил. –
Ты доблестен, и тверд, и духом светел,
Ты тайну нашу сохранишь. Так знай,
Хатама я ищу в становье Тай.
Хоть муж Хатам прославлен во вселенной,
Убить его велел мне шах Йемена.







О добрый друг! Мне милость окажи,
Дорогу мне к Хатаму укажи!”
Хозяин рассмеялся: “Меч свой смело
Бери, руби мне голову от тела.
Ведь я – Хатам. Пусть я хозяин твой,
Я поступлюсь для гостя головой!”
Когда Хатам склонился добровольно
Под меч, посланец издал крик невольно.
Не в силах от стыда поднять зениц,
Перед Хатамом он простерся ниц.
И, руки на груди сложив покорно,
Сказал: “Когда бы умысел позорный
Исполнил я и вред тебе нанес,
Не человек я был бы, гнусный пес!”
И встал он и, поцеловав Хатама,
Через пески в Йемен пустился прямо.
Султан Йемена меж бровей его
Прочел, что тот не сделал ничего.
“Где голова? – спросил. – Какие вести
Ты мне привез? Скажи во имя чести!
Быть может, в поединок ты вступил
И у тебя в бою не стало сил?”
Посланец пал на землю пред владыкой
И так ответил: “О султан великий!
Хатама видел я. Среди людей
Он всех великодушней и мудрей.
В нем доблесть, мужество и благородство,
Ему дано над всеми превосходство.
Груз милостей его меня сломил.
Великодушьем он меня сразил!”
Все рассказал гонец. Ему внимая,
Йеменский царь восславил племя Тая.
И щедро наградил султан посла...
Хатаму щедрость свойственна была,
Как солнцу – свет, цветам – благоуханье.
Хатаму славу принесли деянья.


* - Суфийская обитель - Суфии уже в с VII стали собираться в монастырях


Глава третья.
О ЛЮБВИ, ЛЮБОВНОМ ОПЬЯНЕНИИ И БЕЗУМСТВЕ
Прекрасны дни влюбленных, их стремленья
К возлюбленной, блаженны их мученья.
Прекрасно все в любви – несет ли нам
Страдания она или бальзам.
Влюбленный власть и царство ненавидит,
Он в бедности свою опору видит.
Он пьет страданий чистое вино;
Молчит, хоть горьким кажется оно.
Его дарят похмельем сладким слезы.
Шипы – не стражи ли царицы розы?
Страданья ради истинной любви
Блаженством, о влюбленный, назови!
Вьюк легок опьяненному верблюду,
Стремись, иди к единственному чуду!
Не сбросит раб с себя любви аркан,
Когда огнем любви он обуян.







Живут в тиши печального забвенья
Влюбленные – цари уединенья.
Они одни сумеют повести
Блуждающих по верному пути.
Проходят люди, их не узнавая,
Они как в мире тьмы – вода живая,
Они подобны рухнувшим стенам
Снаружи. А внутри – прекрасный храм.
Они, как мотыльки, сжигают крылья,
И шелкопряда чужды им усилья.
У них всегда в объятьях красота,
Но высохли от жажды их уста.
Не говорю: источник вод закрыт им,
Но жажду даже Нил не утолит им.








РАССКАЗ
Жил в Самарканде юноша. Был он
Индийскою красавицей пленен.
Она, как солнце, чары расточала,
Твердыню благочестья разрушала.
Казалось, красоту, какую мог,
В ней воплотил миров зиждитель – бог.
За нею вслед все взгляды обращались.
Ее встречавшие ума лишались.
Влюбленный наш тайком ходил за ней,
И раз она сказала гневно: “Эй!
Глупец, не смей, как тень, за мной влачиться.
Не для твоих тенет такая птица.
Не смей за мною по пятам ходить.
Не то рабам велю тебя убить!”
И тут влюбленному промолвил кто-то:
“О Друг, займи себя другой заботой.
Боюсь, ты не достигнешь цели здесь,
А потеряешь даром жизнь и честь!”
Упреком этим горьким уязвленный,
Вздохнув, ответил юноша влюбленный.
“Пусть под мечом я голову мою
В прах уроню и кровь мою пролью,
Но скажут люди: “Вот удел завидный!
Пасть от меча любимой – не обидно”.
Меня позорить можешь ты, бранить, –
Я не уйду. Мне без нее не жить.
Что мне советуешь ты, ослепленный
Тщетою мира, лишь в себя влюбленный?







Она добра и благости полна,
Пусть хоть на казнь пошлет меня она!
Мечта о ней меня в ночи сжигает,
А утром снова к жизни возрождает.
Пусть у ее порога я умру,
Но жив, как прежде, встану поутру!”
Будь стоек всей душою, всею кровью.
Жив Саади, хоть и сражен любовью.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Сказал от жажды гибнущий в пустыне:
“Счастлив, кто гибнет в водяной пучине!”
Ему ответил спутник: “О глупец,
В воде иль без воды – один конец”.
“Нет! – тот воскликнул. – Не к воде стремлюсь я,
Пусть в океане Духа растворюсь я!”
Кто жаждет истины, я знаю, тот
Без страха бросится в водоворот.
Не дрогнет в жажде знанья, не остынет,
Хоть знает он, что в тех волнах погибнет.
Любовь, влюбленный, за полу хватай.
“Дай душу!” – скажет. Душу ей отдай.
Ты выйдешь в рай блаженства и забвенья,
Пройдя геенну самоотреченья.
Труд пахаря в пору страды суров,
Но пахарь сладко спит после трудов.
На сем пиру блаженства достигает
Тот, кто последним чашу получает.








РАССКАЗ








Спросили раз Меджнуна: “Что с тобой?
Что ты семьи чуждаешься людской?
И что с Лейли, с твоей любовью, сталось?
Ужель в тебе и чувства не осталось?”
Меджнун ответил, слез поток лия:
“Молю, отстаньте от меня, друзья,
Моя душа изнемогла от боли,
Не сыпьте же хоть вы на рану соли.
Да, друг от друга мы удалены,
Необходимости подчинены”.
А те: “О светоч верности и чести,
Вели – Лейли передадим мы вести!”
А он им: “Обо мне – ни слова ей,
Чтобы не стало ей еще больней”.




Глава четвертая.
О СКРОМНОСТИ
Из тучи капля к долу устремилась
И, в волны моря падая, смутилась:
“Как я мала, а здесь простор такой...
Ничто я перед бездною морской!”
Она себя презрела, умалила;
Но раковина каплю приютила;







И перл, родившийся из капли той*,
Царя венец украсил золотой.
Себя ничтожной капля та считала
И красотой и славой заблистала.
Смиренье – путь высоких мудрецов,
Так гнется ветвь под тяжестью плодов.


* - Существует поверие, что жемчуг (перл) образуется из дождевой капли, попавшей в ракушку-жемчужницу




РАССКАЗ
Бедняк ученый – в рвани и в грязи –
Сел среди знатных на ковре кази*,
Взглянул хозяин колко – что за чудо?
И служка подбежал: “Пошел отсюда!
Ты перед кем сидишь? Кто ты такой?
Сядь позади иль на ногах постой!
Почета место здесь не всем дается,
Сан по достоинству лишь достается.
Зачем тебе позориться средь нас?
Достаточно с тебя на первый раз!
И честь тому, кто ниже всех в смиренье,
Не испытал позора униженья.
Ты впредь на месте не садись чужом,
Средь сильных не прикидывайся львом!”
И встал мудрец, в ответ не молвив слова.
Судьба его в те дни была сурова.
Вздох испустил он, больше ничего,
И сел в преддверье сборища того.
Тут спор пошел средь знатоков Корана:
“Да, да!” – “Нет, нет!” – орут как будто спьяна.
Открыли двери смуты вековой,
И всяк свое кричит наперебой.
Их спор над неким доводом старинным
Сравнить бы можно с боем петушиным.
Так спорили в неистовстве своем
Факихи о писании святом,
Так узел спора туго завязали,
Что, как распутать узел, и не знали
И тут в одежде нищенской мудрец
Взревел, как лев свирепый, наконец:
“Эй, знатоки святого шариата,
Чья память знаньем истинным богата!
Не брань и крик, а доводы нужны,
Чтобы бесспорны были и сильны.
А я владею знания чоуганом”.
Тут общий смех поднялся над айваном:
“Ну, говори!” И он заговорил,
Раскрыл уста и глотки им закрыл.
Острей калама доводы нашел он,
От ложной их премудрости ушел он,
И свиток сути смысла развернул,
И, как пером, их спор перечеркнул.
И закричали всем собраньем: “Слава!
Тебе, мудрец, твоим познаньям – слава!”
Как конь, он обогнал их. А кази
Был, как осел, увязнувший в грязи.
Вздохнув, свою чалму почета снял он,
Чалму свою пришельцу отослал он.
Сказал: “Прости! Хоть нет на мне вины,
Что я не угадал тебе цены!
Средь нас ты выше всех! И вот – унижен…
Мне жаль. Но да не будешь ты обижен!”







Пошел служащий к пришлецу тому,
Чтоб на главу его надеть чалму,
“Прочь! – тот сказал. – Иль сам уйду за дверь я!
Твоя чалма – венец высокомерья!
Слыть не хочу в народе, как святой,
С чалмою в пятьдесят локтей длиной.
“Маулана” нарекусь я*, несомненно,
Но это званье будет мне презренно.
Вода да будет чистою в любом
Сосуде – глиняном иль золотом.
Ум светлый должен в голове таиться,
А не чалмой высокою кичиться.
Как тыква, велика твоя чалма,
Но в тыкве нет ни мозга, ни ума.
Не чванься ни усами, ни чалмою:
Чалма – тряпье, усы – трава травою.
Те, кто подобны людям лишь на взгляд,
Но мертвы, как картины, – пусть молчат”.
Сам одолей высоты перевала;
Зла людям не неси, как знак Зуала*.
На плетево идет тростник любой,
Но ценен сахарный самим собой.
Тебя, с душою низкою такою,
Я званья “Человек” не удостою.
Стеклярусную понизь отыскал
В грязи глупец. Стеклярус так сказал:
“Ты брось меня! Я бисер самый бедный!
Я весь не стою и полушки медной”.
Пусть в цветнике свинарь свинью пасет,
Но на свинью цена не возрастет.
Осел ослом останется вовеки.
По платью не суди о человеке!
Так жгучим словом он обиду смыл
И чванных и надменных устыдил.
Обижен ими, он не пощадил их
И речью, как оружьем, поразил их.
Да не потерпит гнета и обид
Муж правды, и неправых истребит!
Кази сидел, подавленный – в позоре:
“О стыд мне перед всеми! Стыд и горе!”
Он руки был свои кусать готов,
Молчал, не находя достойных слов.
А тот пришлец в убогом одеянье
Стремительно покинул их. собранье.
Опомнились вельможи наконец,
Воскликнули: “Кто этот молодец?”
Слуга его разыскивал повсюду,
Вопросы обращал к простому люду.
И все в ответ: “Напрасно не ходи!
Был это наш учитель – Саади.
Стократ хвала ему, что речью меткой
Так отхлестал он вас – умно и едко!”


* - Сел среди знатных на ковре кази - на Востоке в прежние времена сидели на ковриках; Кази - судья; Здесь бедняк сел на почетное место
* - Маулана - (дословно - наш господин) - здесь ученый богослов
* - Зуал - Зухал - планета Сатурн, которая считалась предвестницей бед






РАССКАЗ
Мудрец Лукман был черен, как арап,
Невзрачен, ростом мал и телом слаб.
Приняв за беглого раба, связали
Вождя людей и строить дом пригнали.
Хозяин издевался над рабом;
Но в год ему Лукман построил дом.
И тут внезапно беглый раб вернулся,
Хозяин все узнал и ужаснулся.
Валялся у Лукмана он в ногах.
А тот, смеясь: “Что мне в твоих слезах?
Как я свою обиду вмиг забуду?
Твою жестокость, век я помнить буду!
Но я тебя прощаю, человек.







Тебе – добро, мне – выучка навек.
Теперь ты в новом доме поселился,
Я новой мудростью обогатился:
Раб у меня есть; и я жесток с ним был,
Работой непосильною томил.
Но мучить я его не буду боле, –
Так тяжко было мне в твоей неволе”.
Кто сам не знает, что такое гнет,
Тот состраданья к слабым не поймет.
Ты оскорблен правителем законным?
Не будь же груб с бесправным подчиненным!
Как тут Бахрамовых не вспомнить слов:*
“Не будь, правитель, к подданным суров!”


* - Бахрам - шах из династии Сасанидов Бахрам Гур (Варахран V - 421-438) - в поэзии - справедливый правитель




Глава пятая.
О ДОВОЛЬСТВЕ ЮДОЛЬЮ
В ночи раздумий зажигал я лен,
И светоч речи мною был зажжен...
Стал восхвалять меня пустоголовый,
Пути признанья не найдя иного,
Но в похвалу он влил немало зла,
И зависть в каждом слове проросла.
Писал он: “Мысли Саади высоки!
Гласили так лишь древние пророки.
Но как он слаб, – кого ты ни спроси, –
В картинах битв – в сравненье с Фирдоуси!”
Должно быть, он не знал, что мир мне нужен,
Что с громом браней сердцем я не дружен.
Но если нужно, как булатный меч,
Язык мой может жизнь врага пресечь.
Что ж, вступим в бой, но заключим условье:
Нам вражий череп будет – изголовье.







* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Но в битве меч сильнейшим не помог, –
Победу лишь один дарует бог.
Коль счастье озарять нас перестанет,
Храбрейший муж судьбу не заарканит.
И муравей по-своему силен,
И лев по воле неба насыщен.
Бессильный перед волей небосклона,
Иди путем предвечного закона!
А тот, кому столетний век сужден,
Львом и мечом не будет истреблен.
Коль осужден ты небом, – не во власти
Врага спасти тебя от злой напасти.
Рустама не злодей Шагад сгубил*,
А смертный срок Рустама наступил.


* - Шагад - сводный брат богатыря Рустама. По преданию Шагад убил Рустама, но Саади говорит, что Шагад - лишь орудие рока, судьбы








РАССКАЗ
Жил в Исфагане войска повелитель,
Мой друг – отважный, дерзостный воитель.
Всю жизнь он воевать был принужден,
Был город им и округ защищен.
С утра, разбужен шумом, ратным гулом,
Его в седле я видел с полным тулом*.
Он львов отважным видом устрашал,
Быков рукой железной поражал.
Когда стрелу во вражий строй пускал он,
Без промаха противника сражал он.
Так лепесток колючка не пронзит,
Как он пронзал стрелой железный щит.
Когда копье бросал он в схватке ратной,
Он пригвождал к челу шелом булатный.
Как воробьев, он истреблял мужей;
Так саранчу хватает муравей.
Коль он на Фаридуна налетел бы,
Тот обнажить оружье не успел бы.
С его дороги пардус убегал,
Он пасти львов свирепых раздирал.
Схватив за пояс вражьих войск опору –
Богатыря он подымал на гору.
Он настигал врага быстрей орла
И разрубал секирой, до седла.
Но в мире был он добрым и беззлобным,
Нет вести ни о ком ему подобном.
Он с мудрыми учеными дружил
В те дни, как лучший друг он мне служил.
Но вот беда на Исфаган напала,
Судьба меня в иной предел угнала.
В Ирак ушел я, переехал в Шам,
И прижился я, и остался там.
Я жил в стране, где помнили о боге
В заботах, и надежде, и тревоге.
Довольство там царило и покой.
Но потянуло вдруг меня домой.
Пути судьбы затаены во мраке...
И снова очутился я в Ираке.
В бессоннице я там обрел досуг.
Мне вспомнился мой исфаганский друг.
Открылась память дружбы, словно рана:
Ведь с одного с ним ел я дастархана*.
Чтоб повидать его, я в Исфаган
Пошел, найдя попутный караван.
И, друга увидав, я ужаснулся:
Его могучий стан в дугу согнулся.
На темени – седины, словно снег;
Стал хилым старцем сильный человек.
Его настигло небо, придавило,
Могучей длани силу сокрушило.
Поток времен гордыню преломил;
Главу к коленям горестно склонил.







Спросил я: “Друг мой, что с тобою стало?
Лев превратился в старого шакала”.
Он усмехнулся: “Лучший божий дар
Я растерял в боях против татар.
Я, как густой камыш, увидел копья,
Как пламя, стягов боевых охлопья.
Затмила туча пыли белый свет
И понял я: мне счастья больше нет.
Мое копье без промаху летало,
Со вражеской руки кольцо сбивало.
Но окружил меня степняк кольцом,
Звезда погасла над моим челом.
Бежал я, видя – сгинула надежда,
С судьбой сражаться выйдет лишь невежда.
Ведь не помогут щит и шлем, когда
Погаснет счастья светлая звезда.
Когда ты ключ победы потеряешь,
Руками дверь победы не взломаешь.
На воинах моих была броня
От шлема мужа до копыт коня.
Как только рать туранская вспылила,
Вся поднялась на битву наша сила.
Мы молнии мечей, – сказать могу, –
Обрушили на войско Хулагу*.
Так сшиблись мы, – сказать хотелось мне бы, –
Как будто грянулось об землю небо.
А стрелы! Как от молний грозовых,
Нигде спасенья не было от них.
Арканы вражьи змеями взлетали,
Сильнейших, как драконы, настигали.
Казалась небом степь под синей мглой,
Во мгле мерцал, как звезды, ратный строй.
Мы скоро в свалке той коней лишились
И, пешие, щитом к щиту сразились.
Но счастье перестало нам светить,
И наконец решил я отступить.
Что сделать сильная десница может,
Коль ей десница божья не поможет?
Не дрогнули мы, не изнемогли –
Над нами звезды бедствия взошли.
Никто из боя не ушел без раны,
В крови кольчуги были и кафтаны.
Как зерна, – прежде в колосе одном, –
В тумане мы рассыпались степном.
Рассыпались бесславно те, а эти,
Как стая рыб, к врагу попали в сети.
Хоть наши стрелы сталь пробить могли,
Ущерба степнякам не нанесли.
Когда судьбы твоей враждебно око,
Что щит стальной перед стрелою рока?
Что воля перед волею судьбы,
О вы, предначертания рабы.


* - Тул - колчан
* - Дастархан - скатерть с угощениями
* - Хулаг - внук Чингисхана, напавший на Иран во главе монголо-татарского войска в XIII веке




Глава шестая.
О ДОВОЛЬСТВЕ МАЛЫМ
В стяжании пекущийся о многом
Не знает бога, недоволен богом.
Сумей богатство в малом обрести
И эту правду жадным возвести.
Чего ты ищешь, прах, алчбой гонимый?
Злак не растет ведь на праще крутимой!
Живущий духом чужд телесных нег.
Забыв свой дух, убьешь его навек.
Живущий духом – доблестью сияет.
Живущий телом – доблесть убивает
Суть человека постигает тот,
Кто сущность пса сперва в себе убьет.
О пище – мысли бессловесной твари,
Мысль человека – о духовном даре.
Блажен, кто сможет на земном пути
Сокровища познаний припасти.
Кому творенья тайна явной станет,
Тот света правды отрицать не станет.
А для невидящих, где мрак и свет.
Меж гурией и дивом розни нет.
Как ты в колодец, путник, провалился,
Иль твой – в степи открытой – взор затмился?
Как сокол в высь небесную взлетит,
Коль птицу камнем алчность тяготит?
Коль от алчбы себя освободит он,
Как молния, к зениту воспарит он.
Как можешь ты с крылатыми сравняться,
Когда привык вседневно объедаться?
Ведь ангелом парящим, как звезда,
Не станет жадный хищник никогда.







Стань Человеком в помыслах, в делах,
Потом мечтай об ангельских крылах.
Ты скачешь, как несомый злобным дивом,
На необъезженном коне строптивом.
Скрути узду, иль волю он возьмет,
Сам разобьется и тебя убьет.
Обжора тучный, духом полусонный,
Ты человек иль хум обремененный.
Утроба домом духа быть должна,
А у тебя она едой полна.
Бурдюк словам о боге не внимает,
И алчный от обжорства умирает.
Кто вечными пирами пресыщен,
Тот мудрости и знания лишен.
Глаза и плоть вовек не будут сыты,
И хоть кишки твои едой набиты, –
Бездонная геенна, твой живот, –
Еще, еще прибавьте! – вопиет.
Ел мало сам Иса, светильник веры,
Что ж кормишь ты осла его без меры?
Что приобрел ты в этом мире зла,
Сменивши откровенье на осла?
Ведь алчностью свирепой обуянных
Зверей и птиц находим мы в капканах.
Тигр над зверями царь, а поглядишь –
Попался на приманку, словно мышь.
И как бы мышь к еде ни кралась ловко,
Ее поймает кот иль мышеловка.




РАССКАЗ




Мне человек, что речь мою любил,
Слоновой кости гребень подарил,
Но, за слово обидевшись, однако,
Он где-то обозвал меня собакой.
Ему я бросил гребень, молвив: “На!
Мне кость твоя, презренный, не нужна.
Да, сам к себе я отношусь сурово,
Но не стерплю обиды от другого!
В довольстве малым мудрые сильны,
Дервиш и сам султан для них равны.
Зачем склоняться с просьбой пред владыкой,
Когда ты сам себе Хосров великий!




РАССКАЗ
Однажды скряга некий, полный страха,
Явился с просьбой к трону Хорезмшаха.
В прах перед шахом он лицо склонил,
Подобострастно просьбу изложил.
А скряге сын сказал недоуменно:
“Ответь на мой вопрос, отец почтенный,
Ведь кыбла там, на юге, где Хиджаз*,
Что ж ты на север совершал намаз?”
Будь мудр, живи, страстями управляя,
У жадных кыбла каждый день другая.
Кто страсти низкой буйство укротит,
Себя от горших бедствий защитит.







Два зернышка ячменных жадный взял,
Зато подол жемчужин растерял.
Ты, мудрый, вожделенья укроти,
Чтобы с сумою после не пойти.
Укороти десницу! Свет надежды
Не в длинном рукаве твоей одежды!
Кто от стяжанья духом не ослаб,
Тот никому не пишет: “Я твой раб!”
Просителя, как пса, порою гонят.
Кто мужа независимого тронет?


* - Кыбла - направление в сторону Мекки, находящейся в Хиджазе (область Аравии)


Глава седьмая.
О ВОСПИТАНИИ
Не о конях, ристалищах и славе,
Скажу о мудрости и добром нраве.
Враг твой – в тебе; он в существо твоем,
Зачем другого числишь ты врагом?
Кто победит себя в борьбе упрямой,
Тот благородней Сама и Рустама.
Не бей в бою по головам людей,
Свой дух животный обуздать сумей.
Ты правь собой, как Джам смятенным миром.
Пусть будет разум у тебя вазиром.
В том царство хор несдержанных страстей
Сравню с толпой вельмож и богачей.
Краса державы – мудрость и смиренье,
Разбойники – порывы вожделенья.
Где милость шаха злые обретут,
Там мудрецы покоя не найдут.
Ведь алчность, зависть низкая и злоба,
Как в жилах кровь, в тебе живут до гроба.
Коль в силу эти вес враги войдут,
Они восстанут, власть твою сметут.
Но страсть, как дикий зверь в плену, смирится,
Когда могуча разума десница.
Ведь вор ночной из города бежит,
Где стража ночи бодрая не спит.
Царь, что злодеев покарать не может,
Своей державой управлять не может.
Но полно говорить, ведь все равно,
Что я сказал, до нас говорено.
Держи смиренно ноги под полою,
И ты коснешься неба головою.
Эй, мудрый, лучше ты молчи всегда,
Чтоб не спросили много в день Суда.
А тот, кто тайну подлинную знает,
Слова, как жемчуг, изредка роняет.
Ведь в многословье праздном смысла нет,
Молчащий внемлет мудрого совет.
Болтун, который лишь собою дышит,
В самозабвенье никого не слышит.
Слов необдуманных не изрекай,
В беседе речь других не прерывай.
Тот, кто хранит молчанье в шумных спорах,
Мудрее болтунов, на слово скорых.
Речь – высший дар; и, мудрость возлюбя,
Ты глупым словом не убей себя.
Немногословный избежит позора;
Крупица амбры лучше кучи сора.
Невежд болтливых, о мудрец, беги,
Для избранного мысли сбереги.
Сто стрел пустил плохой стрелок, все мимо;
Пусти одну, но в цель неуклонимо.
Не знает тот, кто клевету плетет,
Что клевета потом его убьет.
Ты не злословь, злословия не слушай!
Ведь говорят, что и у стен есть уши.
Ты сердце, словно крепость, утверди
И зорко за воротами следи.
Мудрец закрытым держит рот, он знает,
Что и свеча от языка сгорает.







Жил юноша – ученый, много знавший,
Искусством красноречия блиставший,
С красивым почерком; но розы щек
Еще красивей оттенял пушок;
И только численного букв значенья
Не мог запомнить он при всем стремленье.
Сказал я раз про шейха одного,
Что впереди нет зуба у него.
Мой собеседник, посмотрев сурово,
Ответил: “Ты сказал пустое слово.
Ущерб в зубах заметить ты успел,
А доблести его не разглядел!”
Когда умерших сонм из тьмы изыдет,
То добрые плохого не увидят.
Коль поскользнется на пути своем
Муж, благородством полный и умом,
Ты, низкий, не суди его за это,
Когда он весь – живой источник света.
И пусть в шипах кустарники цветов, –
Не избегают роз из-за шипов,
Ведь у павлинов видят люди злые
Не красоту, а ноги их кривые.
Когда ты темен ликом – убедись,
А в темное зерцало не глядись.
Дорогу правды сам найти старайся,
К ошибкам ближнего не придирайся.
И о чужих изъянах не кричи,
Сам на себя взгляни и замолчи.
Запретной не клади черты пороку,
Когда тому же предан ты пороку.
И с униженными не будь суров,
Когда ты сам унизиться готов.
Когда ты зла не будешь делать в жизни,
Тогда лишь будешь прав и в укоризне.
Что в кривизну мою иль прямоту
Вам лезть, коль я являю чистоту.
Хорош я или дурен, сам я знаю,
Сам за свои убытки отвечаю.
В душе моей хорош я или плох –
Не вам судить! Об этом знает бог!
Имам тогда вину мюрида мерит*,
Когда мюрид в его величье верит.
У бога дело доброе одно
Тебе за десять будет зачтено.
Ты тоже за одно благодеянье
Дай щедро, как за десять, воздаянье.
Не обличай у ближнего изъян,
Коль в нем живет величья океан.
Когда невежда мой диван* откроет
И пробежать глазами удостоит,
Плевать ему, что мыслей мир велик...
Но чуть огрех – какой подымет крик!
Ему глубинный книги смысл не светит,
Но он описку каждую заметит.
Не одинаков смертного состав;
Бог создал нас, добро и зло смешав.
Хоть в самом добром доле есть помеха,
Из скорлупы добудь ядро ореха.


* - Имам - духовный глава мусульман; Мюрид - его послушник, последователь, во всем ему покорный
* - Диван - в классической поэзии собрание стихотворений, расположенных в определенном порядке




Глава восьмая.
О БЛАГОДАРНОСТИ ЗА БЛАГОПОЛУЧИЕ
Как благодарность вечному скажу,
Когда достойных слов не нахожу?
Чтоб восхвалить его, мой каждый волос
Хотел бы обрести и речь и голос.
Хвала дарящему, чьей волей я
Был вызван к жизни из небытия!
Но все слова людского восхваленья –
Его предвечной славы приниженье.
Он смертного из глины сотворил
И разумом и сердцем одарил,
Смотри, как он вознес тебя высоко
С рождения до старости глубокой!
Рожденный чистым, чистоту храни!
Не завершай в грязи земные дни!
Пыль вытирай с прекрасного зерцала,
Чтобы поверхность ржа не разъедала.
Ты был ничтожной каплею сперва
И возмужал по воле божества.
Велик твой труд, но ты но возвышайся,
На силу рук своих не полагайся.
Ведь это вечный, в мудрости своей,
Из праха создал кисть руки твоей.
Тогда твой труд казну твою умножит,
Когда тебе всевидящий поможет.
Не сделал ты ни шага одного
Вез постоянной помощи его.







Младенец, в пустословье не повинный,
Питается посредством пуповины.
Рожденный, блага прежнего лишен,
Приникнет к груди материнской он;
Так, на чужбине, странника больного
Поят водой из города родного.
Ведь он в утробе матери взращен
И соком тела матери вспоен.
А грудь ему теперь – источник жизни,
Два родника в покинутой отчизне.
Они младенцу райская река,
Чье русло полно меда и млека.
Мать, как туба, сияющая светом*,
Младенец – нежный плод на древе этом.
Сосуды-груди – в сердце глубоко;
Кровь сердца – материнское млеко.
Глянь, как дитя сосцы кусает жадно, –
Скажи: любовь младенца кровожадна.
И нужно сок алоэ применить,
Чтобы дитя от груди отлучить.
И так дитя, почуя горечь сока,
Забудет сладость млечного истока.
О ищущий – младенец в сединах,
Забудь, вкушая горечь, о грехах!



* - Туба - дерево, растущее, по представлению мусульман, на вершине рая и осеняющее трон Аллаха




Глава девятая.
О ПОКАЯНИИ И ПРАВОМ ПУТИ
Семидесятилетний, чем ты жил?
Ты жизнь проспал и по ветру пустил?
Ты над мошной своей, как скряга, трясся.
Что ж, уходя, ничем ты не запасся?
В последний день, в день грозного суда,
Таким, как ты, поистине беда.
Отдавший все – придет обогащенный,
Ни с чем – стяжатель будет пристыженный.
Ведь чем базар богаче, тем больней
На сердце обездоленных людей.
Теперь – отдавший пять дирхемов, споря,
Ты ночь не спишь; тебе утрата – горе.
И вот полвека прожил ты почти, –
Оставшиеся дни добром сочти.
Когда б мертвец заговорил, наверно,
Он в горе бы вопил нелицемерно:
“Живой! Пока ты в силах говорить,
Не забывай предвечного хвалить!
Ведь мы не знали, тратя жизнь беспечно,
Что каждый миг подобен жизни вечной!”
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
В дни юности, не ведая беды,
Мы пировать с утра пришли в сады,
А под вечер, к смущению народа,
Шутя, возню затеяли у входа.
А невдали – в распахнутых дверях
Сидел почтенный старец в сединах.
Шутили мы и весело смеялись.
Но губы старика не улыбались.
Сказал один из нас: “Нельзя весь век
Сидеть в печали, добрый человек!
Встряхнись! Забудь, что удручен годами,
Иди и раздели веселье с нами!”
Старик взглянул, губами пожевал,
И вот как он достойно отвечал:
“Когда весенний ветер повевает,
Он с молодой листвой в садах играет.







Шумит под ветром нива – зелена...
А пожелтев, ломается она.
Смотри, как свеж весенний лист сегодня
Над высохшей листвою прошлогодней.
Как пировать я с юными могу,
Когда я весь в сединах, как в снегу?
Я сам был соколом! Но старость – путы...
Слабею. Сочтены мои минуты,
Как уходящий, я смотрю на мир;
А вы впервой пришли на этот пир.
Тому, кто всем вам в прадеды годится,
Вином и флейтой не омолодиться.
Мой волос был, как ворона крыло,
Теперь в моих кудрях белым-бело.
Павлин великолепен — кто перечит.
А как мне быть, коль я бескрылый кречет?
От всходов ваша пажить зелена,
А на току у старца ни зерна.
Все листья у меня в саду опали,
Все розы в цветнике моем увяли.
Моя опора – посох. Больше нет
Опоры в жизни мне – на склоне лет.
Ланиты-розы стали желтым злаком...
И солнце ведь желтее пред закатом.
Даны вам, юным, крепких две ноги,
А старец просит: “Встать мне помоги!”
Молва простит юнцу страстей порывы,
Но мерзок людям старец похотливый.
Как вспомню я минувшие года,
Клянусь – мне впору плакать от стыда!
Лукман сказал: “Да лучше не родиться,
Чем долгий век прожить и оскверниться!
И лучше вовсе жизни не познать,
Чем жить – и дар бесценный растерять!
Коль юноша идет навстречу свету,
Старик идет к последнему ответу”.






РАССКАЗ
Два мужа меж собою враждовали,
Дай волю им – друг друга б разорвали.
Друг друга обходили стороной,
Да так, что стал им тесен круг земной.
И смерть на одного из них наслала
Свои войска; его твердыня пала.
Возликовал другой; решил потом
Гробницу вражью посетить тайком.
Вход в мавзолей замазан... Что печальней,
Чем вид последней сей опочивальни...
Злорадно улыбаясь, подошел
Живой к могиле, надписи прочел.
Сказал: “Вот он – пятой судьбы раздавлен!
Ну наконец я от него избавлен.
Я пережил его и рад вполне,
Умру – пускай не плачут обо мне.
И, наклонясь над дверцей гробовою,
Сорвал он доску дерзкою рукою.
Увидел череп в золотом венце,
Песок в орбитах глаз и на лице,
Увидел руки, как в оковах плена,
И тело под парчой – добыча тлена.
Гробницу, как владения свои,
Заполонив, кишели муравьи.
Стан, что могучим кипарисом мнился,
В трухлявую гнилушку превратился.
Распались кисти мощных рук его,
От прежнего не стало ничего.
И, к мертвому исполнясь состраданьем,
Живой гробницу огласил рыданьем.
Раскаявшись, он мастера позвал
И на могильном камне начертал:







“Не радуйся тому, что враг скончался,
И ты ведь не навечно жить остался”.
Узнав об этом, живший близ мудрец
Молился: “О всевидящий творец!
Ты смилостивишься над грешным сим,
Коль даже враг его рыдал над ним!”
Мы все исчезнем – бренные созданья...
И злым сердцам не чуждо состраданье.
Будь милостив ко мне, Источник сил*,
Увидя, что и враг меня простил!
Но горько знать, что свет зениц погаснет
И ночь могил вовеки не прояснит.
Я как-то землю кетменем копал
И тихий стон внезапно услыхал:
“Потише, друг, не рой с такою силой!
Здесь голова моя, лицо здесь было!”
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Я, на ночлеге пробудившись рано,
Пошел за бубенцами каравана.
В пустыне налетел самум, завыл,
Песком летящим солнце омрачил.
Там был старик, с ним дочка молодая,
Все время пыль со щек отца стирая,
Она сама измучилась вконец.
“О милая! – сказал старик отец. –
Ты погляди на эти тучи пыли,
Ты от нее укрыть меня не в силе!”
Когда уснем, навеки замолчав,
Как пыль, развеют бури наш состав.
Кто погоняет к темному обрыву,
Как вьючного верблюда, душу живу?
Коль смерть тебя с седла решила сбить
Поводья не успеешь ухватить.



* - Источник сил - здесь Саади имеет в виду Аллаха, дарующего жизненные силы




Глава десятая.
ТАЙНАЯ МОЛИТВА И ОКОНЧАНИЕ КНИГИ




Подъемли длань в мольбе, о полный сил!
Не смогут рук поднять жильцы могил.
Давно ль сады плодами красовались,
Дохнула осень – без листвы остались.
Пустую руку простирай в нужде!
Не будешь ты без милости нигде.
И пусть ты в мире не нашел защиты,
Ты помни – двери милости открыты.
Пустая там наполнится рука,
Судьба в парчу оденет бедняка.





В мечеть однажды пьяный ворвался
И пал перед михрабом, голося:
“Яви, о боже, надо мною чудо,
В небесный рай возьми меня отсюда!”
Схватил его за ворот муэдзин:
“Ты осквернил мечеть, собачий сын
Взгляни, на что лицо твое похоже?
Не пустят в рай с такою гнусной рожей!”
Заплакал тут навзрыд хмельной буян:
“Не тронь меня, ходжа*, пускай я пьян!
Ты милости творца понять не можешь,
Ты грешника надежд лишить не можешь!”
Я не молю прощенья, но открой
Врата раскаяния предо мной.
Мой грех велик в сравнении с прощеньем
И пристыжен твоим благоволеньем.
Старик, от слабости упавший с ног,
Без помощи подняться бы не смог.
Я старец ослабевший... О, внемли мне,
Дай руку и подняться помоги мне.
Я не хочу высокий сан нести, –
Ты слабость и грехи мои прости!
Пусть люди, что грехов моих не знают,
Меня в неведении прославляют.
Но ты – всевидящий, ни за какой
Завесою не скрыться пред тобой.
Пусть мир людской шумит и суетится,
Дай за твоей завесой мне укрыться.
Коль раб зазнался, возгордится он,
Но может быть владыкою прощен...







Коль ты прощаешь людям щедрой мерой,
Пройду легко свой путь, исполнен верой.
Но на Суде не надобно весов,
Коль будет Суд безжалостно суров.
Поддержишь, к цели я дойду, быть может,
А бросишь, то никто мне не поможет.
Кто сделает мне зло, коль ты мой щит?
Кто помощи твоей меня лишит?
В тот день, когда из праха я восстану,
Направо я или налево встану?
Как могут указать мне путь прямой,
Когда я в мире шел кривой стезей?
Не верю я, что сжалится Единый,
Увидя на Суде мои седины!
Не устыжусь его, как солнца дня,
Страшусь – не устыдился б он меня.
Ведь не Юсуф* зиждитель мирозданья,
Юсуф изведал цепи и страданья.
Глубокий духом – он прекрасен был,
Великодушный – братьев он простил.
Он им не мстил, в тюрьму не заточил их,
Он одарил – не миром отпустил их.
Как те к Юсуфу – брату своему,
К тебе в мольбе я руки подыму.
Лет прожитых я раскрываю свиток,
В нем сплошь пестрит грехов моих избыток.
Когда б не всепрощение твое,
То я перечеркнул бы бытие.
Пришел я – ниц... Прости мне прегрешенья,
Не отнимай надежды на прощенье!


* - Ходжа - господин
* - Юсуф - библейский Иосиф




КАСЫДЫ

(перевод В. Державина)

* * *

Не привязывайся сердцем к месту иль к душе живой.
Не сочтешь людей на свете, но измеришь мир земной.
Бьет собаку городскую деревенский псарь за то, что
Не натаскана на птицу и на зверя нюх дурной.
Знай: цветок ланит прекрасных не единственный на свете,
Каждый сад обильным цветом покрывается весной.
Что ты квохчешь в загородке глупой курицей домашней?
Почему, как вольный голубь, но умчишься в край иной?
Вот запутался, как цапля, ты в сетях у птицелова,
А ведь мог порхать свободным соловьем в листве лесной?
Ведь земля копыт ослиных терпит грубые удары,
Потому что неподвижна, не вращается луной.
Встреть хоть тысячу красавиц – всех равно дари вниманьем
Но удил твои будет жалок, коль привяжешься к одной.
Смейся и шути со всеми, беззаботный собеседник,
Только сердце от пристрастья огради стальной стеной.
Человек ли, в шелк одетый, привлечет тебя, ты вспомни –
Шелку много на базаре и за деньги шьет портной.
Лишь безумец доброй волей оковать себя позволит,
Совесть чистую захочет отягчить чужой виной.
Сам виновен, коль заботой ты охвачен за другого
Или тяготы чужие искупил своей спиной.
И зачем лелеять корень, зная впредь, что будет горек
Плод его и что сладчайший плод возьмешь ты в миг любой?
Так же скорбен злополучный, в рабство угнанный любовью
Как за всадником бегущий заарканенный немой.
Нет, мне добрый друг потребен, на себе несущий ношу,
Л не тот, кому служить я должен клячей ломовой.
Ты склонись на дружбу, если верного отыщешь друга,
Если ж нет – отдерни руку, то не друг, а недруг злой
Что болеть мне о бездушном! Он самим собою занят
И не думает о грозных бедах, стрясшихся со мной!
Если друг обидой черной на любовь тебе ответил –
Где же разница меж дружбой и смертельною враждой?
Если даже целовать он станет след твоих сандалий,
Ты не верь – то плут коварный стал заигрывать с тобой.
Он воздаст тебе почтенье – это вор в карман твой метит,
Птицелов, что сыплет просо перед птичьей западней.
Если дом доверишь вору – жизнь, как золото, растратишь:
Быстро он тебя оставит с опустевшею мошной.
Не ввергай себя в геенну ради радости мгновенной,
Не забудь о злом похмелье за попойкою ночной.
Дело каждое вначале обстоятельно обдумай,
Чтоб не каяться напрасно за пройденною чертой.
Знай: повиноваться лживым, покоряться недостойным,
Значит – идолам молиться, поругать закон святой.
Темному влеченью сердца не вручай бразды рассудка,
Не кружись над бездной страсти, словно мошка над свечой;
Сам все это испытал я, вынес муки, горше смерти.
Опасается веревки, кто ужален был змеей.
Если дашь ты волю сердцу – голос разума забудешь,
И тебя безумье скроет и бурных волнах с головой;
Будешь ты бежать и падать, словно пленник за арканом
Всадника, полузадушен беспощадною петлей!..
Так однажды долгой ночью, погружен в спои раздумья,
Я лежал без сна и спорил до рассвета сам с собой.
Сколько душ людских на свете жаждут благ живого чувства,
Словно красок и картинок дети, чистые душой!
Я же сердцем отвратился от единственного друга...
Но меня схватила верность властно за полу рукой.
О, как низко поступил ты! – гневно мне она сказала. –
Иль забыл ты малодушно клятвы, данные тобой?
Сам любви ты недостоин, коль отвергнул волю милой.
Верный друг не отвратится от души, ему родной.
Ведь избрав подругой розу, знал, что тысячи уколов
Перенесть ты должен будешь, – у любви закон такой.
Как сорвать ты смог бы розу, о шипы не уколовшись,
Не столкнувшись с клеветою и завистливой молвой?
Что вопросы веры, деньги, жизнь сама, все блага мира,
Если друг с тобой, когда он всей душой навечно твой!
Неужель твой ясный разум кривотолками отравлен?
Берегись доверья к лживым и общенья с клеветой!
Сам ты знаешь – невозможно обязать молчанью зависть,
Так стремись ко благу друга, прочих – из дому долой!
Не скажу я, что ты должен выносить обиды друга,
Но обиду недоверья сам сначала с сердца смой.
От любви не отпирайся. Запирательства любые,
Помни, приняты не будут проницательным судьей.
Мудрый истины не строит на одном предположенье,
Света истины не скроешь никакою чернотой.
Ты не верь словам старухи, что плодов она не любит,
Просто до ветвей с плодами не дотянется рукой.
Человек с душой широкой, но, увы, с пустой казною
И хотел бы, да не может сыпать золото рекой.
Ты же, Саади, владеешь морем сказочных сокровищ, –
Пусть же царственная щедрость вечно дружит с красотой…
Так оставим словопренья, дай залог любви высокой:
Приходи, сладкоречивый, к нам с газелью золотой!







(перевод И. Сельвинского)

* * *

О роднике спроси того, кто знал пустыни желтый ад*,
А ты что знаешь о воде, когда перед тобой Евфрат?
О яр, моя сахибджамал!1 Красавица моя, о яр!
Когда ты здесь – я как роса, а нет тебя – я словно яд...
Умиде ман, умиде ман2, надежды, чаянья мои!
Хоть мы с тобой разлучены, но наших душ не разлучат.
Ман на дидам3, не видел я, на шенидам4, не слышал я,
Чтобы затмили где-нибудь твоих очей горящий взгляд.
Глухая ночь моих надежд вдруг освещается тобой,
Ба субхи руи ту башад5, как будто блещет звездопад...
Каманди ман6, страшусь тебя. Калиди ман7, зову тебя.
Ты – мой капкан и ключ к нему, ты мой восход и мой закат.
О, сколько раз, моя краса, о яр, моя сахибджамал,
Испепелишь и вдруг опять переселишь в свой райский сад.
Я обоняю запах роз – курбане зульфе ту башам!8
Мою любовь и жизнь мою я, дорогая, ставлю в ряд.
Бывало, мир я мог воспеть, умиде ман, умиде ман!
Но вот уж год – утратил гуд моих касыд певучий лад.
Зе чашме дустам фитадам9 – с глазами друга разлучась, –
На произвол души врага я пал, бессилием объят.
Авах!10 Газели Саади не тронут сердца твоего...
Но если птицам их спою – от боли гнезда завопят!

1Красавица, 2Надежда моя, надежда моя, 3Я не видел, 4Я не слышал, 5Лицо твое – как утро, 6Силок мой, 7Ключ мой, 8Да буду жертвой твоих кудрей, 9Выпал из поля зрения моего друга, 10Увы.



КЫТ'А

(перевод В. Державина)

* * *

О утренний ветер, когда долетишь до Шираза,
Друзьям передай этот свиток рыдающих строк.
Шепни им, что я одинок, что я гибну в изгнанье,
Как рыба, прибоем извергнутая на песок.



* * *

Если в рай после смерти меня поведут без тебя,
Я закрою глаза, чтобы светлого рая не видеть.
Ведь в раю без тебя мне придется сгорать, как в аду.
Нет, аллах не захочет меня так жестоко обидеть!



* * *

Эй, пустомеля и болтун, как о любви ты смеешь петь?
Ведь стройно ты за жизнь свою десятка бейтов не связал!
Смотри, как в помыслах высок владыка слова Саади, –
Он пел любовь, одну любовь – земных владык не восхвалял.







* * *

Меня корят: “Зачем напрасно к ней, недостойной, ты стремишься?
Иль жаждой самоистребленья ты, как безумец, обуян?”
Отвечу я: “У ней спросите! Я – в тороках ее, как пленник,
Меня расспрашивать напрасно, на шее у меня – аркан”.



* * *

Побежденным, угнетенным и томящимся в оковах
Молви: “Мука не навечно послана судьбою вам.
Срок настанет – ваши руки онемевшие развяжут,
И, во сне схватив тирана, крепко свяжут по рукам”.



* * *

Ты, падишах, не обольщайся словами низкого льстеца!
Ища корысти, он умеет коварства сети расставлять.
Невежда, пьющий кровь народа, – будь он носителем венца,
Не будет мудр от слов хатиба*, не сможет справедливым стать.
* - Хатиб - проповедник, чтец молитвы в мечети

ГАЗЕЛИ

(перевод В. Державина)

* * *

В зерцале сердца отражен прекрасный образ твой,
Зерцало чисто, дивный лик пленяет красотой.
Как драгоценное вино в прозрачном хрустале,
В глазах блистающих твоих искрится дух живой.
Воображение людей тобой поражено,
И говорливый мой язык немеет пред тобой.
Освобождает из петли главу степная лань,
Но я захлестнут навсегда кудрей твоих петлей.
Так бедный голубь, если он привык к одной стрехе,
Хоть смерть грозит, гнезда не вьет под кровлею другой.
Но жаловаться не могу я людям на тебя,
Ведь бесполезен плач и крик гонимого судьбой.
Твоей душою дай на миг мне стать и запылать,
Чтоб в небе темном и глухом сравниться с Сурайей*.
Будь неприступной, будь всегда как крепость в высоте,
Чтобы залетный попугай не смел болтать с тобой.
Будь неприступной, будь всегда суровой, красота,
Дабы пленяться пустозвон не смел твоей халвой.
Пусть в твой благоуханный сад войдет лишь Саади!
И пусть найдет закрытым вход гостей осиный рой.
* - Сурайя - созвездие Плеяды



* * *

В ночь разлуки с любимой мне завесы парча не нужна. –
В темной опочивальне одинокая ночь так длинна.
Люди мудрые знают, как теряет свой ум одержимый.
У влюбленных безумцев впереди безнадежность одна.
Пусть не плод померанца – свою руку безумец порежет,
Зулейха невиновна, недостойна укоров она.
Чтобы старец суровый не утратил душевного мира,
Скрой лицо кисеею, ибо ты так нежна, так юна.
Ты подобна бутону белой розы, а нежностью стана –
Кипарису: так дивно ты гибка, и тонка, и стройна.
Нет, любой твоей речи я ни словом не стану перечить,
Без тебя нет мне жизни, без тебя и светлая радость бедна.
Я всю ночь до рассвета просидел, своих глаз не смыкая,
К Сурайе устремляя блеск очей-близнецов из окна.
Ночь и светоч зажженный, – вместе радостно им до рассвета
Любоваться тобою, упиваться, не ведая сна.
Перед кем изолью свои жалобы? Ведь по закону
Шариата влюбленных – на тебе за убийство виня.
Ты похитила сердце обещаний коварной игрою...
Скажешь: племенем Саади так разграблена вражья казна.
Не меня одного лишь – Саади – уничтожить ты можешь,
Многих верных... Но сжалься! Ты ведь милостью дивной полна!



* * *

Терпенье и вожделенье выходят из берегов.
Ты к страсти полна презренья, но я, увы, не таков.
Сочувствия полным взглядом хоть раз на меня взгляни,
Чтоб не был я жалким нищим в чертоге царских пиров.
Владыка жестокосердный рабов несчастных казнит,
Но есть ведь предел терпенья и в душах его рабов.
Я жизни своей не мыслю, любимая, без тебя,
Как жить одному, без друга, средь низменных и врагов?
Когда умру, будет поздно рыдать, взывать надо мной,
Не оживить слезами убитых стужей ростков.
Моих скорбей и страданий словами не описать,
Поймешь, когда возвратишься, увидишь сама – без слов
Дервиш богатствами духа владеет, а не казной.
Вернись! Возьми мою душу, служить я тебе готов!
О небо, продли подруге сиянье жизни ее,
Чтоб никогда не расстались мы в темной дали веков.
В глазах Красоты презренны богатство и блеск владык,
И доблесть, и подвиг верных, как ни был бы подвиг суров.
Но если бы покрывало упало с лица Лейли, –
Врагов Меджнуна убило б сиянье ее зрачков.
Внемли, Саади, каламу своей счастливой судьбы
И что ни даст, не сгибайся под ношей ее даров!







* * *

Я нестерпимо жажду, кравчий! Скорей наполни чашу нам
И угости меня сначала, потом отдай ее друзьям.
Объятый сладостными снами, ходил я долго между вами,
Но, расставаяся с друзьями: “Прощайте”, – молвил прежним снам.
Перед мечетью проходила она, и сердце позабыло
Священные михраба своды, подобные ее бровям.
Я не онагр степной, не ранен, ничьей петлей не заарканен,
Но от стрелы ее крылатой по вольным не уйду степям.
Я некогда испил блаженство с той, что зовется Совершенство...
Так рыба на песке, в мученьях, тоскует по морским волнам.
До пояса не доставал мне ручей, и я пренебрегал им;
Теперь он бурным и бездонным вдруг уподобился морям.
И я тону... Когда ж судьбою я буду выброшен на берег, –
О грозном океанском смерче в слезах поведаю я вам
И вероломным я не стану, и не пожалуюсь хакану,
Что я сражен ее очами, подобно вражеским мечам.
Я кровью сердца истекаю, от ревности изнемогаю,
Так бедный страж дворца рыдает, певцам внимая по ночам.
О Саади, беги неверной! Увы... Ты на крючке, как рыба, –
Она тебя на берег тянет, к ней – волей – не идешь ты сам.



* * *

Кто дал ей в руки бранный лук? У ней ведь скор неправый суд.
От оперенных стрел ее онагра ноги не спасут.
Несчастных много жертв падет, когда откроешь ты колчан,
Твой лик слепит, а свод бровей, как черный лук Турана, крут.
Тебе одной в пылу войны ни щит, ни панцирь не нужны,
Кольчугу локонов твоих чужие стрелы не пробьют.
Увидев тюркские глаза и завитки индийских кос,
Весь Индостан и весь Туран на поклонение придут.
Покинут маги свой огонь*, забудут идолов своих;
О идол мира, пред тобой они курильницы зажгут.
На кровлю замка можешь ты забросить кос твоих аркан,
Коль башни замка под твоим тараном гневным не падут.
Я был, как на горах Симур*. Но ты меня в полон взяла.
Так когти сокола в траве индейку горную берут.
Уста увидел я. И лал в моих глазах дешевым стал.
Ты слово молвила – пред ним померкли перл и изумруд.
Твои глаза громят базар созвездий вечных и планет.
Где чудеса творит Муса, убогий маг, – при чем он тут?
Поверь, счастливую судьбу не завоюешь силой рук!
Запечатленный тайны клад откапывать – напрасный труд
О Саади! Ты знаешь: тот, кто сердце страсти отдает, –
И нрав избранницы снесет, и сонмище ее причуд.
* - Маг - зороастрийский жрец; зороастрийцы поддерживали неугасимый огонь как символ добра и света



* * *

Встань, пойдем! Если ноша тебя утомила –
Пособит тебе наша надежная сила.
Не сидится на месте и нам без тебя,
Наше сердце в себе твою волю вместило.
Ты теперь сам с собой в поединок вступай! –
Наше войско давно уж оружье сложило.
Ведь судилище верных досель никому
Опьянение в грех и вину не вменило.
Идол мира мне преданности не явил, –
И раскаянье душу мою посетило.
Саади, кипариса верхушки достичь –
Ты ведь знал – самой длинной руки б не хватило!









* * *

Когда б на площади Шираза ты кисею с лица сняла,
То сотни истых правоверных ты сразу бы во грех ввела.
Тогда б у тысяч, что решились взглянуть на образ твой прекрасный,
У них у всех сердца, и разум, и волю б ты отобрала.
Пред войском чар твоих я сердце открыл, как ворота градские,
Чтобы ты мой город разрушенью и грабежу не предала.
Я в кольцах кос твоих блестящих запутался стопами сердца,
Зачем же ты, блестя кудрями, лучом лица меня сожгла?
Склонись, послушай вкратце повесть моих скорбей, моих страданий!
Ведь роза, освежась росою, стенанью жаждущих вняла.
Но ветер, погасив светильник, вдаль беспечально улетает,
Печаль светильни догоревшей луна едва ль бы поняла.
Пусть отдан я на поруганье, но я тебя благословляю,
О, только б речь сахарноустой потоком сладостным текла.
Насмешница, задира злая, где ныне смех твой раздается?
Ты там – на берегу золеном. Меня пучина унесла.
Я пленник племени печалей, но я не заслужил упреков.
Я ждал – ты мне протянешь руку, ведь ты бы мне помочь могла.
При виде красоты подруги, поверь, терпенье невозможно,
Но я терплю, как терпит рыба, что на песке изнемогла.
Ты, Саади, на воздержанье вновь притязаешь? Но припомни,
Как притязателей подобных во все века толпа гнала.



(перевод К. Липскерова)

* * *

О караванщик, сдержи верблюдов! Покой мой сладкий, мой сон уходит.
Вот это сердце за той, что скрутит любое сердце, в полон уходит.
Уходит злая, кого люблю я, мне оставляя одно пыланье.
И полыхаю я, словно пламень, и к тучам в дымах мой стон уходит.
Я о строптивой все помнить буду, покуда буду владеть я речью.
Хоть слово – вестник ее неверный, едва придет он и вон уходит.
Приди, – и снова тебе, прекрасной, тебе, всевластной, служить я стану.
Ведь крик мой страстный в просторы неба, себе не зная препон, уходит.
О том, как души бросают смертных, об этом люди толкуют разно.
Я ж видел душу свою воочью: она – о, горький урон! – уходит.
Не должен стоном стонать Саади,— но все ж неверной кричу я: “Злая!”
Найду ль терпенье! Ведь из рассудка благоразумья канон уходит!



(перевод Т. Стрешневой)

* * *

Я к твоим ногам слагаю все, чем славен и богат.
Жизнь отдам без сожаленья за один твой нежный взгляд.
Счастлив тот, кто облик милый созерцает без конца,
Для кого твоя улыбка выше всех земных наград.
Стан твой – кипарис в движенье, сердце он пленил мое.
Ты, волшебница, по капле в грудь мою вливаешь яд.
Сжалься, пери, надо мною. Ради прихоти твоей
Я готов пойти на плаху, – за тебя погибнуть рад.
Ты сияющий светильник. Ослепленный мотылек,
Вспыхну в пламени палящем... и тебя не обвинят.
Я терплю покорно муку, душу выжег мне огонь,
Но уста твои, о пери, исцеленья не сулят.
Саади – властитель мира, но отвергнет царства он, –
Быть рабом у ног любимой мне дороже во сто крат.









(перевод А. Кочеткова)

* * *

Бранишь, оскорбляешь меня? Напрасно! Не стоит труда!
Из рук своих руку твою не выпущу я никогда.
Ты вольную птицу души поймала в тенета свои.
И что ж! прирученной душе не нужно другого гнезда.
Того, кто навеки простерт, – в цепях благовонных кудрей, –
Ужели посмеешь топтать? Нет, жалости ты не чужда!
“Не правда ли, стан-кипарис живых кипарисов стройней?” –
Садовника я вопросил. Садовник ответил мне: “Да”.
Пусть солнцем и тихой луной земной озаряется мир, –
Мой мир озарен красотой; твой взгляд надо мной – как звезда.
Бесценно-прекрасна сама, чужда драгоценных прикрас,
Не хочешь себя украшать: ты юностью светлой горда.
Хочу, чтоб ко мне ты пришла, осталась со мной до утра,
Вот было бы счастье, друзья, а недругам нашим – беда!
Лишенная сердца толпа, я знаю, дивится тому,
Что черные вздохи мои готовы лететь сквозь года.
Но если пылает жилье, то рвется из окон огонь.
Чему тут дивиться, скажи? Так в мире бывает всегда.
Кто встретил однажды тебя, не в силах вовек разлюбить.
Не вижу и я, Саади, в любви ни греха, ни стыда.